
Кончина Брежнева была легкой. Всего тремя днями ранее он еще стоял на трибуне Мавзолея во время ноябрьского парада, а потом просто уснул и не проснулся. Обслуга на даче "Заречье-6" обнаружила тело около 9 утра.
Официально о смерти лидера объявили спустя 36 часов, в выпуске программы "Время" 11 ноября.
Разумеется, слухи поползли раньше. Иностранные корреспонденты заподозрили неладное, заметив, что в правительственных зданиях в ночь с 10 на 11 ноября до рассвета не гасли окна.
Идейный консерватор
Брежнев покинул этот мир, осыпаемый насмешками, а в середине нулевых годов, по данным опросов, оказался самым популярным правителем России в XX веке.
"Основной стон и вопль большинства: "Не мешайте нам жить, как мы привыкли!" - писал Максим Горький.
Брежнев выражал это настроение последовательно и осознанно.
При нем советское общество оказалось в системном кризисе. Разговоры о коммунизме и мировой революции окончательно перестали восприниматься всерьез. Неэффективность плановой экономики сделалась очевидной. И хлеб, и технологии приходилось закупать на "загнивающем" Западе.
Брежнев принципиально не замечал всего этого. Способный политический тактик и психолог, он не любил, а главное, не желал мыслить глобально и заглядывать далеко вперед. Будь он средневековым рыцарем, наверное, выбрал бы своим девизом слова "Не буди лихо, пока оно тихо!".
"Все помнят беспомощного старика, которого куда-то ведут под руки, а он был, бесспорно, талантливый руководитель. В середине 1970-х годов мы вместе с Николаем Иноземцевым, Георгием Арбатовым, Александром Бовиным, Абелом Аганбегяном работали над материалами к очередному съезду КПСС. Уже тогда говорили об ускорении научно-технического прогресса и хозрасчете, а Брежнев, получив очередную порцию бумаг, бывало, шутил: "Ну, что тут мои социал-демократы понаписали?". То есть он понимал, куда мы клоним, и, похоже, ничего не имел против", - делился воспоминаниями с Русской службой Би-би-си экономист Гавриил Попов.
Но придворные либералы зря торжествовали. В практических делах Брежнев был убежденным и последовательным консерватором.
На само слово "реформа" применительно к СССР много лет существовало негласное табу. Чтобы избежать вопросов: "Когда же будет коммунизм?", придумали понятие развитого социализма. Мы уже построили самое совершенное общество в мире, да и все тут!
О "полном социализме" первым заговорил коммунистический вождь ГДР Вальтер Ульбрихт. Бывший сотрудник международного отдела ЦК историк Михаил Восленский вспоминал, как один из коллег, явно транслируя мнение верхов, говорил ему: "Идея хорошая, но выступить с ней должен советский руководитель!".
Чтобы создать впечатление нового слова в марксизме-ленинизме, слово "полный" заменили сначала на "зрелый", а затем на "развитой".
Вообще же Брежнев чуждался любой теории и отвлеченных рассуждений, по его собственным словам; не пытался делать вид, будто читал Маркса, и ко всем вопросам подходил практически. Для рутинной работы это было, может, и неплохо, для определения стратегии развития - явно нехорошо. Но такой задачи он перед собой и не ставил.
Земной человек
В характере Брежнева было немало привлекательных черт. Он не был жесток и мстителен и сделал намного меньше зла, чем позволяло его положение. Он жил сам и давал жить другим. Он любил жизнь с ее маленькими радостями: дружескую компанию, вкусную еду, охоту, быструю езду, а по многим свидетельствам, и женщин. В авторитарной стране лучше иметь такого лидера, чем безжалостного к себе и окружающим сухого идейного фанатика.
Слова Пушкина о Екатерине II: "Если царствовать - значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивления потомства. Ее приветливость привлекала, щедроты привязывали" - относятся к Брежневу на сто процентов. Он умел быть приятным и приобретать друзей.
Много лет он каждый день не жалел часа-полутора на то, чтобы по очереди обзванивать секретарей обкомов, расспрашивая о видах на урожай, здоровье и внуках. Все, что ему нужно, генсек мог узнать и так, но дорого внимание.
И с маленькими людьми Брежнев не был заносчив. Его любили охранники, водители и обслуга.
Боярский царь
Правление Брежнева покоилось на двух китах.
С народом он заключил негласный договор: позволил думать о личном благополучии, работать вполсилы, попивать и тащить с производства, что плохо лежит, - в обмен на внешнюю лояльность. Пропаганда лишь для порядка продолжала периодически напоминать о заветах Павки Корчагина и о том, что "в жизни всегда есть место подвигу". На самом деле, в жизни не осталось места не только подвигу, но и просто неординарному поступку.
Частная инициатива по-прежнему пресекалась, но самопожертвования и сверхусилий советская власть больше не требовала. Жизнь катилась по накатанной колее и стала абсолютно предсказуемой. Люди не ждали перемен к лучшему, но знали, что и хуже, чем есть, не будет.
Многих это устраивало, после того как советская власть полвека что-то постоянно ломала и переделывала.
Номенклатуре Брежнев гарантировал неприкосновенность, практическую несменяемость и возможность передавать свое положение по наследству. Мечта верхов "себе полегчить" после сталинских и хрущевских перетрясок осуществилась, и они сплотились вокруг Брежнева, как старая гвардия вокруг трона Бонапарта. Даже когда Брежнев стал явно неадекватен и перестал чем-либо управлять, окружение хотело одного: чтобы жил этот человек вечно!
"Вы только живите и ни о чем не беспокойтесь. Соратники у вас крепкие, мы не подведем", - заявил Юрий Андропов, когда в очередной раз заболевший генсек заговорил об отдыхе.
Первый среди равных
При Брежневе в СССР было коллективное руководство.
Члены политбюро на трибуне Мавзолея. Слева направо: Дмитрий Устинов, Константин Черненко, Николай Тихонов, Леонид Брежнев, Виктор Гришин.
Власти у Брежнева было меньше, чем сегодня у Владимира Путина. Ему пришлось ждать 13 лет, чтобы присовокупить к должности генсека высший государственный пост, и 16 лет, чтобы продвинуть в премьеры своего ставленника Николая Тихонова. Он не мог назначить преемника, которым в результате стал не близкий к его семье старый друг Константин Черненко, а Юрий Андропов.
Но Брежнев к единоличной власти не стремился. У него была другая сверхзадача: умереть на посту. С ней он успешно справился, помаленьку выдавив из политбюро всех сколько-нибудь амбициозных и перспективных людей и окружив себя такими же больными стариками, как он сам.
О том, что это была не случайность, а продуманная политика, свидетельствует разговор с Тодором Живковым.
Болгарский лидер вознамерился отправить на пенсию двух членов своего политбюро, впавших в полный маразм.
"Я бы на вашем месте этого не делал, - сказал Брежнев. - Чем они вам мешают? Молодые члены политбюро будут создавать беспокойную обстановку".
Архитектор разрядки
В отличие от большинства коллег, которые во время войны чем-то руководили и воспитывали народ в духе беззаветного патриотизма в глубоком тылу, Брежнев прошел фронт "от звонка до звонка". Конечно, он не бежал под огнем в атаку и не встречал немецкие танки со связкой гранат, но ужасы войны знал не понаслышке.
Оказавшись на высших постах, он часто говорил, что у него две главные заботы: хлеб и мир.
Восточную Европу Брежнев, судя по всему, считал законной советской территорией по праву победителя.
За несколько месяцев до Пражской весны он сказал советскому послу в ЧССР Степану Червоненко: "Если мы потеряем Чехословакию, я уйду с поста генерального секретаря!" .
Более развернуто советский лидер изложил свои взгляды на встрече с Александром Дубчеком и его коллегами в Москве уже после вторжения: "Чехословакия находится в пределах тех территорий, которые в годы войны освободил советский солдат. Границы этих территорий - это наши границы. И так будет всегда".
Лицом к лицу с Америкой: Леонид Брежнев и Джимми Картер в Вене, 1979 г .
Когда на Западе нарекли эту концепцию "доктриной ограниченного суверенитета", в Москве возмутились и назвали сам термин антисоветской клеветой.
В то же время Брежнев и за США признавал право на безопасность и свою сферу влияния, и жестко порицал Хрущева за попытку разместить ядерное оружие на Кубе, которую считал безответственной авантюрой.
По воспоминаниям кремлевских инсайдеров, о переделе мира неустанно думали Юрий Андропов и другие члены руководства. Брежнев же был внутренне готов зафиксировать статус-кво, оставив тезис о "торжестве коммунизма во всемирном масштабе" для внутренней пропаганды.
Этот тезис и лег в основу курса "разрядки".
Брежнев не питал иррациональной неприязни к Западу, с удовольствием туда ездил и общался с иностранными лидерами, любил американские машины, сигареты "Мальборо" и обращение "Господин президент", а в своем кругу однажды сказал, что с юности мечтал подняться на Эйфелеву башню.
Не разделял он, судя по всему, и присущего значительной части номенклатуры утробного антисемитизма, хотя и видел в Израиле "непотопляемый авианосец США" и идеологический соблазн для советских евреев.
Историк Леонид Млечин цитирует разговор, который, как он утверждает, состоялся между генсеком и министром иностранных дел Андреем Громыко вскоре после неудачной для арабов войны 1973 года. Брежнев сказал, что надо установить на Ближнем Востоке прочный мир, приняв участие в международных гарантиях границ Израиля и "в свое время" установив с ним дипломатические отношения. На возражения Громыко - мол, арабы обидятся - ответил: "Мы дали им технику, новейшую, а они опять драпали и вопили, чтобы их спасли. Мы за них воевать не будем. Затевать мировую войну из-за них не собираюсь" .
Однако в жизнь эти мысли не воплотились. Брежнев понимал ограниченность своих возможностей формировать внешнюю политику и не желал конфликтовать с окружением.
Когда накануне XXV съезда КПСС в начале 1976 года советники Брежнева писали для него в Завидово отчетный доклад, он неожиданно заговорил с ними о разрядке: "Не всем эта линия нравится. Не все согласны".
Помощник генерального Александров-Агентов попытался утешить шефа: мол, в СССР живут 250 миллионов человек, всегда кто-то чем-то будет недоволен. Брежнев отмахнулся: "Не крути, Андрюша. Ты знаешь, о чем я говорю. Несогласные не там где-то среди двухсот пятидесяти миллионов, а в Кремле!" .
В 1976 году здоровье Брежнева резко ухудшилось. Внешнюю политику взяла в свои руки консервативная тройка: Андропов - Устинов - Громыко.
"Леонид Ильич тяжело переживал гибель разрядки - своего любимого детища, но поделать уже ничего не мог ", - вспоминал зам завотделом международной информации, впоследствии секретарь ЦК Валентин Фалин.
По данным историков, именно Андропов и Устинов втянули СССР в афганскую войну. Важную роль сыграл также будущий член ГКЧП Владимир Крючков, возглавлявший тогда советскую разведку.
Обойтись без согласия генсека было все-таки нельзя. "Ястребы" смогли привлечь его на свою сторону после убийства в Кабуле афганского лидера Нура Мухаммеда Тараки, к которому Брежнев относился сердечно и не раз зав&